Наедине с тишиной

Александр Коротко:

3 февраля 2009 года ушёл из жизни Павло Загребельный, известный писатель, которого ещё при жизни называли патриархом украинской литературы, гуманист, порядочнейший человек, фронтовик, журналист, тонкий ценитель и знаток поэзии, прозы, живописи. Бесконечно благодарен Павлу Архиповичу за участие и в моей литературной судьбе. Во время наших нечастых встреч он много говорил о творчестве, особо выделяя поэзию, позже написал предисловие к моей переведённой на украинский язык книге стихов «Знебарвлені сни», а в 2000 году со сцены Киевского театра Франко представлял нас с Беллой Ахмадулиной зрителям «Вечера поэзии на двоих». 

.

Не так давно, разбирая свой архив, я обнаружил письмо Павла Архиповича, датированное 2000 годом и по какой-то обидной случайности не прочитанное тогда мною. Это не просто образец частной переписки, а критический разбор стихов из той же переводной книги «Знебарвлені сни» и вышедшей в 1998 году книги «Рукоплесканье мёртвых рук».

  

                 

ЗАГОРОДНОЕ ВРЕМЯ ПАВЛА ЗАГРЕБЕЛЬНОГО

Эссе

Вся прожитая жизнь всего лишь повод вспомнить утраченные слова, жесты, несостоявшиеся встречи… Нет, конечно, встречи были, но их было настолько мало, что эта малость казалась прошлым, подвластным мистическим отголоскам, подавленным криком, приглушёнными оттенками простуженной осени, когда хочется продрогнуть и согреться холодной водкой, горячей картошкой с квашеной капустой, обменяться тишиной таинственных взглядов в предвкушении предстоящих ощущений не столько от увиденного и сказанного, сколько от чувственного молчания и невозможности поверить в своё существование в этом загородном времени, где дача с лабиринтами узких коридоров, столпотвореньем книг и картин, с креслом, подаренным Параджановым, великий повод подурачиться и наговорить глупостей. Мы не верили в происходящее, каждый из нас жил на своём облаке счастья, на вершине одиночества, и когда мы вырывались из плена слов, движений и земных подвигов, просящих о помиловании, о свидании с настоящим, приходило время и конвоировало нас, идущих навстречу друг другу. Кто нас бережёт? Только затонувшие корабли воспоминаний, лежащие на дне ночей в безбрежных морях вечности, куда свет проникает накануне звездопада, – звёзды всегда выбирают место своего падения и озаряют его небесным светом, но ангелы возвращают их вновь на небо, вместе с нами, не верившими в своё возрождение.

Павло Загребельный:

НАЕДИНЕ С ТИШИНОЙ

Поэзия – небезопасная вещь. Как пластиковая бомба. Вспомним Пастернака: «А строчки с кровью. Убивают. Нахлынут горлом и убьют». Сколько поэтов потерпели даже не поражение, а полный крах, осмелившись выступить не с одним и не с несколькими стихотворениями, а сразу с целой книжкой. Французы говорят: «Слова вянут после того, как они напечатаны». Наверное, Иван Франко знал эту истину, назвав свою лучшую книгу стихотворений-песен «Увядшая листва» («Зiв’яле листя»).

Оригинальность, я бы сказал, уникальность поэзии Александра Коротко – в ее едва заметной материальности. Это как нетканый шелк. Неписаные строки. Несказанные слова. Слова только в мыслях. Вот поэт подумал, и это передалось вам как намек, как откровение, как магия. Стихи не для чтения вслух, а для вбирания взглядом – и тогда они проникают в тебя, как предвечная суть, как обещание и надежда, ибо сотворение мира только грядет. Отсюда великая тоска по всему, чего еще не было, чего не произошло, о чем не говорилось. (Особенно в стихотворении «Я – тайна»). Эти стихи помогают жить не в мелочности и суете каждодневности, а в том громадном одиночестве, где мы остаемся людьми в наивысшем значении этого слова. Не издевательский рев ракет, не грохот солдатских сапог на государственных парадах, не занудное зудение политических лидеров с казенных трибун, а благословенная тишина иконостасов, синагог и человеческого одиночества. Тишина разлита в этих стихах, как божественный напиток.

«И прорастут слова в сознании моем молчанием твоим».

Так называемые модернисты считают, что стоит убрать из текста все знаки препинания – и ты уже модернист. На самом деле нужно убирать не точки и запятые, а препятствия между поэтом и читателем, между визуальным рядом и незримым проникновением в суть, между примитивной материей написанного, изображенного, традиционно обозначенного и самыми утонченными эманациями смысла, того, о чем Александр Коротко сказал необычайно точно – «Возникает религия слова».

Действительно так: религия слова. Сегодня нужна такая поэзия, которая уцелела бы даже тогда, когда сгорят все библиотеки мира, сохранилась в том наинадежнейшем хранилище, что зовется людской памятью, людским сердцем.

Пусть скажет об этом сам поэт в одном из своих, на мой взгляд, программных стихотворений «Симфония»:

Сколько нас, бесполезно живущих,

читающих в лицах на память заклинанья

веков и слышащих ветра тревожную ярость,

подвластную только угрюмым лесам,
парящих над бездной на крыльях таких

безучастных, как жизнь, облаков.
Чье имя всего лишь напев колыбельной

отчизны безумной, тот горький бальзам,

посмертный постскриптум, врачующий

душу от жажды событий, немеркнущий сон,

разбросанный по углам иконами воспоминаний,

где ангелы службу земную несут на паперти

вечности, где слово бесценно, где каждый

поклон отзывается эхом в поющих сердцах.

П. Загребельный 

31 октября 2000 г.

P.S.
Борис Пастернак. Когда хрущевские идеологические янычары третировали его за роман «Доктор Живаго», в одном из своих писем писал: «Искусство не доблесть, но позор и грех, почти простительные в своей прекрасной безобидности, и оно может быть восстановлено в своем достоинстве и оправдано только громадностью того, что бывает иногда куплено этим позором». Именно такую «громадность» я увидел в стихах Александра Коротко.