Переселение любви

Перевод Наталии Огиенко, Ричарда МакКейна
Translated by Nataliya Ogienko, Richard McKane



 * * *

Пришла первая любовь. Она была большой и красивой.
Потом пришла вторая любовь, затем третья, и каждая
новая любовь была меньше предыдущей, пока не пришла
последняя. Совсем маленькая и незаметная. Никто не знал,
что она пришла, кроме тех двоих, для которых она была
больше первой.

The first love came. It was great and beautiful.
Then the second love came, then the third, and every
new love was smaller than the previous one, until the last
has come. It was very small and inconspicuous. Nobody knew,
that it had come, except for those two, for whom it was greater
than the first one.

 * * *

Твоих губ постигаю безумие,
этот южный квартал, где у времени нету забот,
где уставшая жизнь у подножья Везувия
отправляется вновь за любовью в поход.

I perceive the madness of your lips,
this southern area, where the time is out of worries,
where the tired life at the foot of Vesuvious
is again starting a walking-tour for love.

* * *

Чернее чёрного чернила на чёрный лист ночей легло
чистописание чудес. Ты рядом, в снах моих, служила,
ты их сильней меня любила, не надо мной, над ними
ты чёрным вороном кружила и ворожила, ворожила.
И заколдованной зимой снежинки таяли, как звёзды,
и воздух был так невесом, и я не знал, что ты со мной,
что ночью поздней ты льёшь отчаянные слезы,
а я-то думал, это сон.

Blacker than black ink on the black page of nights
lay the fair copy of miracles. You served alongside
in my dreams, you loved them more than you did me,
not over me, over them you circled like a black raven
and cast spells, spells. In the enchanted winter
the snowflakes melted like stars and the air
was so weightless that I didn’t know that you were with me,
that you were weeping tears of desperation late at night,
whereas I thought it was a dream.

* * *

Нет начала везде и нигде.
Остаётся от женщин бальзаковский возраст.
Ночь внутри, ночь ночует на чёрной воде.
Это будни рассудка, вселенская проза.
Нет, Исаакий, не ветры качают Фуко,
предрассветная даль, словно айсберг холодного утра,
выплывает по тем же законам из мрака души, и уже далеко,
и с тревогою смотрит на всё книга вечной любви Камасутра.

There is no beginning everywhere and anywhere.
What remains of women is Balzac’s ‘certain age’.
Night within. The night stays over on black water.
This is the humdrum of reason, the prose of the universe.
No, St Isaac’s, it’s not the winds
that sway Foucault’s pendulum,
the predawn distance, like the iceberg of a cold morning
floats out on the same laws from the gloom of the soul
and already far away, Kamasutra, the book of eternal love,
looks anxiously at everything.

* * *

Оберегаю сон твой дерзкий
и вижу, тень твоя бежит
по городам, по перелескам,
и вот ты здесь, ну как, скажи.

Ты ждёшь, когда я стану выше
и прикоснусь к твоим губам,
я слышу, как ты тихо дышишь,
как внемлешь огненным ветрам.

Они твои ночные кони,
ты с ними по небу летишь,
они спасают от погони,
но разве от судьбы сбежишь.

Она вот-вот тебя настигнет
и возвратит к заботам дня,
и скажет – ваши фигли-мигли,
увы, совсем не для меня.


I defend your cheeky sleep
and I see your shadow running
by cities, by copses,
and here you are, and how, tell me.

You expect the time I rise above
and touch your lips,
I can hear your softly breathing,
your heeding of fiery winds.

They are your night horses,
you are flying with them through the sky,
they save from the pursuit,
but how to run away from fate.

She is about to overtake you
and return to the concerns of the day,
and say – your Figley-Miglė,
аlas, it’s not for me.

* * *

Всё в одночасье изменилось:
дождей живая колея
вела к рассвету, ты мне снилась,
бессонницей жила земля,
деревьев гнулись поколенья,
в осеннем небе тучи бились,
и огненное вдохновенье
вторгалось в ночь, и мы любили.

Everything suddenly changed:
аlive track of rains
led to the dawn, I dreamed of you,
the earth lived in insomnia,
generations of trees bent,
clouds fought in the autumn sky,
and fiery inspiration
intruded into the night, and we loved.

* * *

Переселение любви. Молчание настежь распахивает
растерянную улыбку дня. Как далеко до приближения
твоего дыхания, бессонницы губ. Руки разлетаются
по разным городам и ночам. Инквизиторское время
сочится по каплям, по минутам и убивает твою нежность
монотонным равнодушием неба.

The relocation of love. Silence is wide opening
a confused smile of the day. How far to the approximation
of your breath, to the insomnia of your lips. Hands fly away
to different cities and nights. The inquisitorial time is
trickling drop by drop, by minutes and killing your tenderness
with a dull indifference of the sky.

* * *

Не властвует над нами солнце, и учащённый пульс дождей

мурашками бежит по коже людских забот, и дарственную

надпись ветров читают птицы вслух: мы улетаем, вы остаётесь.

Не рано ли? Священной осени костёр ещё не тронул бабье лето,

и разноцветной юбки шелест ещё не побежал по замкнутому

кругу. Хороший знак не уходить, не расставаться, плечом коснуться

невзначай, и узнаваемое загадкой станет, и ты поправишь волосы,

и мы поймём, что жизнь прекрасна в октябре, и ничего не надо
ждать, а жить в том времени, которое застало нас.

The sun doesn’t rule over us, and the rapid pulse of rains
runs like ants along the skin of human concerns, and the birds read

aloud the gift certificate of winds: we're leaving, you stay. May be

 it’s too early? The sacred fire of autumn hasn’t touched the Indian

summer yet, and a rustle of a multi-colored skirt hasn’t run around

in circles yet. It’s a good sign not to leave, not to part, to touch

with a shoulder by chance, and the recognizable will become

the mystery, and you will smooth your hair, and we will realize

that life is beautiful in October, and we shouldn’t wait for something,

but just live in the time that came to us.