Пушкин – наше небо

                   Огненное Пушкинское слово  пробиваясь сквозь тучи столетий, продолжает греть душу, творить любовь, будоражить воображение…

ПУШКИН – НАШЕ НЕБО

I

Как прожить без неба над головой? Никак. Пушкин – наше небо. Его можно чувствовать, видеть, но нельзя осязать. В мире редко, но всё же бывают чудеса. Пушкин – одно из таких чудес. Я думаю, для самого Пушкина его талант, вернее, дар, был такой же загадкой, как и для нас. Надо ли объяснять необъяснимое, не лучше ли принимать это явление как данность, ниспосланную свыше. И читать и вновь возвращаться к его искрящимся строкам, пронзительным и тревожным, земным и отрешённым, пугающим глубиной постижения непостижимого, где уже не мы, а наши души прогуливаются с его тенью по закоулкам предчувствий и наитий, живущих в каждом его слове, его стихах, размашистых и неуёмных, как ветер в степи.

II

Увидеть вечность и остаться живым среди поэтов позволительно было только Пушкину. Вечность была его тенью. Хорошо это или плохо, не знаю, но то, что это страшно, и не просто страшно, могу только догадываться. Он торопился тайное сделать явным, пытался избавиться от этого наваждения именно здесь, на земле, но ему никак не удавалось. И письмо Татьяны Онегину – всего лишь послание в вечность, попытка отгородиться от собственной боли, передать её в другие руки хоть на малую толику мгновений и взлететь высоко в небо, где легко дышится и не болит душа. А она у него болела всегда: и когда писал, и когда не писал, и когда влюблялся, и когда любовь проходила. Пушкин никогда ничего ни у кого не брал, только давал, любил отчаянно и самозабвенно, но кто об этом знал? Только он.

Пушкин был ангелом, спустившимся на землю, на которой ему было одиноко и неуютно, и он стремился как можно быстрее вернуться к себе домой. И век его был коротким, а жизнь оказалась длинной, как сама вечность.

III

Мог бы Пушкин уйти не простившись, не предвосхитив ход будущих событий, без Памятника нерукотворного. Мог бы, если бы звезда могла не светить. Что это, назидание потомкам, исповедь, благословение, или незыблемого слова свет, щадящий утренний рассвет не-Пушкинского дня? Так откровенно о своём величии поэт не говорил, не мог себе позволить, но близились минуты роковые.

В плену у власти славы и похвал он был недолго, об этом разговор. А гений, разве он виновен, что жребий был ему дарован? Как он распорядился им, не нам судить, на то есть Б-жья воля.

ЕГО БУДУЩЕЕ СТАЛО НАСТОЯЩИМ

Простите, верные дубравы!

Прости, беспечный мир полей,

И легкокрылые забавы

Столь быстро улетевших дней…

Так Пушкин пишет о себе, о нас, и в этих строках слышится не бушующий океан страстей, а плавное течение реки. Голос поэта берёт уже не высокую ноту восторга, а смиренную октаву бытия.

Пушкин – мистик, человек, плывущий вслед за облаками над русской землёй в бесконечность. В непостижимой Пушкинской простоте живёт дыхание небес и сердцебиение вечности.

Ближе всех Пушкину по духу был Чаадаев, ему посвящено не одно стихотворение: «…Чадаев, помнишь ли былое?..», «…тебя не достаёт душе моей усталой…», и всё-таки не нашлось человека на земле, который бы до конца понял неистовую душу: «…сердце будущим живёт…», и тогда пришло одиночество, с которым Пушкин делится своими потаёнными мыслями: «…настоящее уныло…». Но поэта всегда выдаёт душа, и уже по чистому листу бумаги летит перо и уносит его из земной жизни.

Как труп в пустыне я лежал,

И Бога глас ко мне воззвал:

Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей.

Написать такое, не пережив, невозможно. Этот духовный опыт с невероятной силой отделяет нас от Пушкина и уносит его в заоблачные дали, и вот он уже среди воинства небесного властвует над нами. Так его будущее стало настоящим.

Огненная душа Пушкина не только несла свет, но и сжигала его страстное сердце:

И он мне грудь рассёк мечом

И сердце трепетное вынул,

и оно гасло, как пламя свечи, от пересудов, от царской «любви», от «похвал» Бенкендорфа.

Как оценить поэта? Его можно лишь обесценить. Власть почитает больших поэтов после смерти – когда их нет, хлопот поменьше. Да и людской толпе нет дела до вдохновения, она в мирских заботах прозябает.

Любви, надежды, тихой славы

Недолго нежил нас обман.

Слава, к которой он так стремился, не принесла ничего, кроме разочарования, но на смену ему пришло спасение и вознесение.

* * *

У звёзд своя печаль

сродни небесной тени,

и солнца край, и слова даль

воспел твой славный гений.

Ты преумножил тишину,

забвению дал крылья славы,

воспрянул дух в твоём плену

орлом двуглавым.

В уединении нашёл

поля, и рощи, и дубравы,

ветров покорных нежный шёлк

и вечеров скупых забавы.

Скажи, как пишется, поётся

в блаженной вечной пустоте

и как душе твоей живётся

на небывалой высоте.

«БОЖЕСТВЕННАЯ КОМЕДИЯ» ПУШКИНА

«Евгений Онегнин» – роман в стихах, или предсмертная записка. Но Данте не Онегин, и Пушкин не Ленский, и Ольга не Наталья Гончарова. Хотя как знать. Зачем Пушкин в «Евгении Онегине» предсказал свою судьбу, а может, не предсказал, а рассказал, а может, судьба поэта и есть сюжет романа? Кто же тогда главный герой? Конечно, Пушкин и немного – время. У поэта оно движется из будущего в настоящее, а из настоящего в прошлое.

Выходит, что сначала была дуэль с Дантесом, а потом уже выстрел Евгения Онегина. Значит, Пушкин писал роман не здесь, а там, в заоблачных высях, в потусторонней реальности, где роль гусиных перьев играли подручные поэта, ангелы его гения.

Получается, что не Данте, а Пушкин устроил «божественную комедию», создав «Евгения Онегина», самую большую мистификацию со времён Адама. Если Пушкин смог сотворить такое и время над ним не властно, значит, он жив и с минуты на минуту может появиться с новым романом под новым именем. Это ли не детективная история. А может быть, Эдгар По – это тоже дело рук Пушкина?

ВЕРШИНА РУССКОЙ ПРОЗЫ

Игра не как процесс, не как наваждение, а как миг, после которого жизнь превращается в великое ничто, где власть пустоты обретает высший смысл. Стоит только подойти к краю пропасти и сделать шаг, и ты уже в объятиях бездны, имя которой безумие Германна.

Пушкин не скрывает симпатии к своему герою. Желая избавиться от собственных наваждений, от испепеляющей страсти, он решил перевоплотиться в графиню и предать Германну ключ от роковой тайны. Так родились «Пиковая дама» и тройка, семёрка, туз.

В глубине души Пушкин верил, что раз в жизни можно выиграть по-крупному, но сам не решался вступить в игру, в которой больше мистики, чем надежды. И всё же однажды он рискнул и поставил на Германна, но в самую последнюю минуту подменил туза дамой пик, не оставив никаких шансов на спасение ни своему герою ни себе. Восторжествовал реализм с его серыми буднями, и это позволило Пушкину излечить себя от безумия ценой сумасшествия Германна, но бездна уже разверзлась.

«Пиковая дама», может быть, и есть самое автобиографическое произведение Пушкина. Он волею судьбы оказался на пустыре одиночества, и в этом безлюдном мире торжествует его гений, и поэт совершает переселение своей души в душу Голема – Германна. Лаконизм и аскетизм изложения возведены в ранг абсолюта, грань между реальностью и мистикой стирается, и возникает такое ощущение подлинности и достоверности происходящего, что ты вдруг ловишь себя на мысли, почему бы самому не отправиться на поиски тройки, семёрки, туза, чтобы обрести долгожданную свободу и покой. 

* * *

Что Пушкинская лень – усталость от избытка чувств,

от наваждения забот, а может, просто передышка,

остановка в водовороте будущих предчувствий, где,

затаив дыханье, душа поэта ждёт начала, когда уже

воспоминания змеиным жалом лечат сердце, нагая

осень за окном, и чистый лист не дышит, замер, и

в этот час перо поэта оживает, и мчится по снежной

глади, и время у станционного смотрителя на службе

состоит, и дворовые топят баню до красного бела,

но что до этого поэту, бежит без устали, без цели в

упряжке строк по чернозёму вдохновенья до утренней

звезды, ещё мгновенье – и он рукой её коснётся, но

гаснет ночь, и вот уже звезда снежинкой тает, и рассвет

рубашки белой расстёгивает ворот по-гусарски, и пьёт

шампанское с курчавым визави, и дева лень лукаво

смотрит, когда поэт её коснётся взглядом и тут же

садится на колени друга, и Пушкин, ревностью объят,

встаёт из-за стола и деву сонную ведёт  в опочивальню,

с него довольно, пора и честь гусарам знать.

И ВДОХНОВЕНИЕ И СТРАСТЬ

Пушкинские времена года – осень и зима. Время раздумий, время долгих вечеров, где одиночество, как пугачёвское раздолье, вторгается в уединённые края и властвует, куражится и пьёт на фоне грозных туч и звона колокольчика в степи, затухающего и меркнущего под гнётом бури, неукротимой и робкой, властной и нежной, приходящей ниоткуда и уходящей в никуда.

В часы такие пересказать свою любовь, свои сомненья и тревоги, перекричать оглохшей тишины усталость не может сердце, оно лишь ждёт благую весть воспоминаний, и льются пламенные строки, так пробуждается пора и вдохновения и страсти, чтоб воплотить живую боль и через пахоту разлуки дойти до собственной души.

В уединении отрада и баснословная печаль в багряных красках торжествуют, и жизнь несносная уходит вдаль, за горизонт, в былые времена, за неприступные ограды, в темницу прошлого, и пусть… Когда есть терпкое вино, камин, как зарево рассвета, и нет уже забот иных, чем память тормошить и проживать мгновенья эти с неистовой, наивной простотой, приходит власть Б-жественного дара.