Царскосельское лето

 
Стихотворный цикл
проиллюстрирован
акварелями
петербургских
художников 
Ольги Литвиненко и
Константина Куземы







ПЕТЕРБУРГ

Когда-нибудь бывали вы

На берегах реки Невы,

где леденящий холод вод

невольно за душу берет,

где туч свинцовых хоровод

купается в пучине вод,

где отражаются дома,

где сводят улицы с ума,

где одинокие мосты

с историей давно на «ты»,

где бренно все, как было встарь:

аптека, улица, фонарь,

знакомой Незнакомки след

и Блока бледный силуэт,

где так величественна грусть,

где понимаешь слово Русь,

где неизбежности восход,

где белый, белый пароход

качает сонную мечту,

где умираешь на лету...

 

* * *
 
Отверженный и вдохновенный край,

измученный болотами, дождями,

здесь на окраине ветров, где ад не ад и рай не рай

империя живёт свинцовым небом и вождями.

Размашистым непокорённым слогом и линией судьбы

каналы, парки, острова под невским неусыпным взглядом
уводят солнце на постой, и остаётся час ходьбы
до туч, идущих по мосту осенним лиственным парадом.

Всмотритесь в профиль облаков, курчавых, ветреных, желанных,
в них тайны прожитых мгновений, балов неукротимый рой
и стаи славных женихов, драгунского полка уланы,
красавцы все как на подбор, и жизнь ещё им кажется игрой.

Над покорённой тишиной парит имперская луна,
под стать Второй Екатерине на царственном престоле ночи,
такой же белой, как она, с бокалом красного вина
заката. Недолог век её, а дни её ещё короче.

 

* * *

Повремени, зима, и осень отступи

на дождь с утра, на ветреную малость,

истории глава, земную суть яви,

пока заката не утихнет ярость.

Закат похож на вечности задворки,

на сруб дотла сгоревшего созвездья,

на лето, покатившееся с горки,

на молнии сверкнувшее возмездье.

Мосты Невы возносят к небу руки,

соединяют берега, молитвой чуть дыша,

в час белых площадей на белом виадуке,

как на коне, летит Петра душа.

 

* * *

Мой друг отчаянно грустит

под небом солнечного Питера,

судьба-невольница растит

тюльпан ветров над невской литерой.

Ночь белых-белых лебедей

летит над северной столицей,

Синод прощает сны людей

не гаснущей в глазах зарницей.

Луна холодная вздохнёт
седою памятью прибоя,
Растрелли чудотворный гнёт

не даст блаженного покоя.

Коснувшись храма облаков,

Исаакий думами наполнит
сокровища былых веков

и о Петре невольно вспомнит.

Мой друг, поверь, грустить не надо,

прозрачней день, а ночь светлей,

и за решёткой летней сада

поёт в неволе соловей.

* * *

Петербург.

Груб Растрелли, а у губ

Балтийского моря –

складки волн

и приливы ночей,

если солнце ничьё,

то и месяц ничей –

минарета вершина,

и всеядных ветров стон

греет осенью спины

парапетов блаженных,

и гудят проводов

обнажённые вены

с мыслями пленными.

* * *

Бедолага с отвагой
никак не в родстве,
в красный дым
погружается влага,
мы горим,
и плывёт по Неве
в ржавых запонках ветра
то ли Федра,
то ли день-пилигрим,
и любви след простыл,
и сиеста разлук –
долгожданного лета
невеста,
по велению сердца
разводит мосты.

 

* * * 

Чуб вихрастый волны

побережье заката тревожит,
и снимаются с якоря сны,
от судьбы не уйти,
и ветра в царской ложе
петербургских ночей
прокричат троекратное пли! –
и картечью вдали
заискрятся бенгальские звёзды,
и на Млечном Пути
расцветут долгожданные слёзы,
неужели пора

собираться в дорогу с утра?

 

 

* * *

С капитанского
мостика света
вижу осень
с корабельными
мачтами сосен,
остывающий ужин
заката, за столом
незнакомые гости,
хранители стужи,
волн шампанскоепенится страстью, 
в каждом тосте
Царскосельского лета 
отреченье от власти,
продолженье балета.